Неоднократно отмечалось, что во многих героях произведений Тургенева гамлетические черты соединяются с донкихотскими. В Инсарове современная писателю критика, а затем и историки литературы увидели наиболее цельное воплощение характера Дон-Кихота, наиболее чистую «культуру» этого типа.
Эта близость к «чистому типу», особенности которого сформулированы Тургеневым в статье «Гамлет и Дон-Кихот», определяется самой природой созданного Тургеневым в «Накануне» образа. Инсаров — «заявка» на тип нового героя времени, выявление его основополагающих черт, его синтетическая, а не аналитическая характеристика, воплощение исторической идеи, а не индивидуального характера. Добролюбов, не говоря о сходстве Инсарова с Дон-Кихотом, обрушился на исторических донкихотов, главной чертой которых считал неясность идеала и неумение предвидеть последствия своих поступков. В статье, посвященной «Накануне», он, не называя своего противника, вступил в полемику с автором романа,[1] явственно давая понять, что в попытке Тургенева трактовать революционных деятелей как донкихотов сказался его либеральный скептицизм. Как бы в упрек Тургеневу он утверждал, что с Дон-Кихотом можно сблизить либеральных рыцарей фразы, боящихся последствий революционного действия. Тургеневу действительно было свойственно представление об исторической ограниченности энтузиастов любой доктрины и о смешной стороне их самоотверженного служения. Но этот скептицизм не мешал писателю видеть в деятельных, революционных натурах источник исторического движения и носителей высших этических ценностей. Он утверждает, что «попирание свиными ногами встречается всегда в жизни донкихотов — именно перед ее концом; это последняя дань, которую они должны заплатить грубой случайности, равнодушному и дерзкому непониманию... Это пощечина фарисея» (VIII, 188). Тургенев относит к числу донкихотов Христа и Фурье. «Почему и нам не думать, что некоторая доля смешного неминуемо должна примешиваться к поступкам, к самому характеру людей, призванных на великое новое дело, как дань, как успокоительная жертва завистливым богам?» — спрашивает писатель и констатирует: «Не должно забывать, что как принцип анализа доведен в Гамлете до трагизма, так принцип энтузиазма — в Дон-Кихоте до комизма» (VIII, 189). Вместе с тем Тургенев признавал, что инициатива действенных натур ускоряет историческое движение и дает материал для теоретических разработок: «...без этих чудаков-изобретателей не подвигалось бы вперед человечество — и не над чем было бы размышлять Гамлетам. Да, повторяем: Донкихоты находят — Гамлеты разрабатывают» (там же). Настоятельно подчеркнутое Тургеневым положение о том, что теоретическое творчество человечества является производным от его стихийной практической деятельности, было выражением нового и весьма плодотворного подхода к рассмотрению исторического процесса.
В «Накануне» Тургенева воплотилась завершающая, последняя стадия того исторического процесса, который возник после разгрома европейской революции 1848 г., были представлены плоды тех раздумий над уроками революции, которым предавались передовые русские люди в течение целого десятилетия. В появившейся почти в одно время с «Накануне» и несомненно порожденной тем же кругом размышлений статье «Гамлет и Дон-Кихот» Тургенев как бы выразил согласие с решением исторических и жизненных проблем, данным в свое время в «С того берега» Герцена.
Герцен, как мы помним, провозгласил необходимость пересмотра всей теоретической базы европейского демократического движения, так как понимал и болезненно переживал крах буржуазных иллюзий в социализме. Разработку революционной теории на основе опыта освободительной борьбы последнего времени и полное обновление ее концепций Герцен провозгласил главной задачей эпохи; вместе с тем, как бы вопреки этому своему выводу, он заявил, что для него лично продолжение политической борьбы остается главным делом жизни. Столкновение и совмещение этих двух тезисов в книге «С того берега» Герцена выступало как антиномия, двойственность. В статье «Гамлет и Дон-Кихот», заявив, что практика исторического деяния предшествует возникновению новой системы в теории, Тургенев снял эту антиномию.
Представление о Дон-Кихоте как фигуре, возглавляющей общественный прогресс, противоречило традиционному, утвердившемуся в русской литературе взгляду, согласно которому Дон-Кихот трактовался как архаист, отставший от развития общества.[2] Именно в этом ключе воспринимал образ Дон-Кихота Добролюбов. Подчеркивание Тургеневым стихийности и интуитивности энтузиастов-донкихотов, открывающих новые пути в истории, могло показаться Добролюбову недоверием к революционной теории. Отталкивал Добролюбова и юмор — существенный элемент характеристики Дон-Кихота. Комические ситуации, в которые попадает этот герой, представлялись критику унизительными и дискредитирующими не только Дон-Кихота, но и современных деятелей, которых сравнивают с ним. Высокое и смешное были для него прочно разделены. Иначе воспринимал юмористический аспект изображения современного героя, в частности революционера и демократа, Чернышевский. Он не отметал наличия смешных и трагикомических черт в жизни передовых людей своего времени. Молодые демократы характеризуются в романе «Что делать?» как натуры героические, вместе с тем писатель не без юмора изображает их взаимоотношения, их юношескую горячность, крайности, в которые они способны впадать, резкость их споров и «взаимных опорочиваний», попытки прямолинейно «прикладывать» научную методику к личным отношениям. Мягкий юмор подобных эпизодов романа дополняется трагикомическими картинами столкновений «новых людей» с обывателями, которым их образ жизни и их смелые убеждения кажутся смешными и которые пытаются «попирать свиными копытами» провозвестников общественных перемен. Согласно художественному строю романа, герои «Что делать?» выходят победителями из всех столкновений и коллизий, но исторически писатель предвидит для «новых людей» возможность и даже необходимость «попирания свиными копытами» «перед концом», как сказал бы Тургенев. Патетический рассказ Чернышевского об исторических судьбах лучших людей нового времени, революционеров, явственно перекликается с тургеневской трактовкой судьбы Дон-Кихота: «...под шумом шиканья, под громом проклятий, они сойдут со сцены гордые и скромные, суровые и добрые, как были», — утверждает Чернышевский (XI, 145). Нравственная характеристика, которую он дает здесь революционерам, весьма близка к тому комплексу черт, которые Тургенев считал принадлежностью Дон-Кихота.
В романе Чернышевского «Повести в повести» главный герой — Алферий Сырнев — охарактеризован теми же нравственными чертами: он добр, скромен и суров. Его гибель от ушиба, полученного при попытке заступиться на Сенной за торговок, дерущихся с мужчинами, его прощальная запись в дневнике: «Добрые, добрые! Все шалят, смеются. Для развлечения умирающего, — смешного, быть может, — но умирающего все-таки за вас, мои сестры; умирающего смешно, быть может, — но все-таки за вас» (XII, 312; курсив наш. — Л. Л.), — все напоминает Дон-Кихота. Ср. у Тургенева: «...Дон-Кихот, исколоченный галерными преступниками до невозможности пошевельнуться, нимало не сомневается в успехе своего предприятия» (VIII, 189).
Выступление Тургенева со статьею «Гамлет и Дон-Кихот» сразу поставило его под удар критики, обвинившей его в умозрительном конструировании типов, в искусственном делении их на две категории. Мы уже упоминали, что образ Инсарова подвергается критике как рационалистически «сочиненный». П. Е. Басистов в статье «Толки о том, что нового в новом романе г. Тургенева» писал, сравнивая образы «Накануне» и «Гамлета и Дон-Кихота»: «Что ж такое этот Инсаров? Отвлеченная идея донкихотства, в благороднейшем смысле этого слова, окрещенная славянской фамилией, но, при всем том, оставшаяся отвлеченной, как создание мышления, а не фантазии... философское мышление и мышление поэтическое не столько помогают друг другу, сколько мешают, как скоро начинают действовать вместе...».[3]
Опасение, что умозрительное отношение к типам и схематическое их деление на «пары» подчинило себе художественную натуру Тургенева, высказал Фет — впоследствии, уже по поводу романа «Отцы и дети», — и Тургенев был вынужден «отбиваться» от очередной попытки усмотреть в его героях прямое повторение охарактеризованных им в статье сверхтипов.[4] «Вы упоминаете также о параллелизме; но где он — позвольте спросить, — и где эти пары, верующие и неверующие? Павел Петрович — верит или не верит? Я этого не ведаю...» (Письма, IV, 371).
В самой статье «Гамлет и Дон-Кихот» Тургенев оговорился, что сверхтипы, которые он здесь характеризует, и их «параллелизм» реально существуют лишь в качестве тенденции. Он заметил известное несоответствие между историческими функциями этих типов, как он их определяет, и некоторыми чертами характера, которые он считает присущими им. Это касается Гамлета. «Дон-Кихоты находят — Гамлеты разрабатывают. Но как же, спросят нас, могут Гамлеты что-нибудь разрабатывать, когда они во всем сомневаются и ничему не верят?», — задает вопрос сам писатель. К этому вопросу можно было бы добавить такое же сомнение относительно Дон-Кихота. Как может Дон-Кихот «находить» новые пути и решения, если «он знает мало», знает только, «в чем его дело, зачем он живет на земле» (в черновом тексте «Дон-Кихот — туп»), если главной его чертой является вера, некритическая убежденность, которая не может не быть помехой к «изобретению» новых подходов? Как может сочетаться революционная функция, которую назначает Тургенев донкихотам (ведь его интерпретация образа Дон-Кихота возникла из размышлений над судьбами революционеров 1848 г.), с утверждением: «Дон-Кихот глубоко уважает все существующие установления, религию, монархов и герцогов, и в то же время свободен и признает свободу других» (VIII, 188).
На вопросы подобного рода Тургенев отвечает: «На это мы возразим, что, по мудрому распоряжению природы, полных Гамлетов, точно так же как и полных Дон-Кихотов, нет: это только крайние выражения двух направлений, вехи, выставленные поэтами на двух различных путях. К ним стремится жизнь, никогда их не достигая» (VIII, 189).
В чем же тогда значение сверхтипов, «найденных» Тургеневым в статье «Гамлет и Дон-Кихот», почему статья эта была высоко оценена Толстым, который неизменно причислял ее к лучшим произведениям Тургенева и в 1884 г. с восторгом писал о Дон-Кихоте из статьи Тургенева как самом обаятельном из созданных им образов самоотверженных людей (ср: 63, 150; 55, 129), почему эта статья оказала огромное влияние на последующее развитие литературы и отклики на нее можно обнаружить у самых разных русских писателей?
Разделив все существующие психологические типы на две категории — на характеры деятельного и аналитического направления — и связав их психологические отличия с отношением к идеалу, Тургенев прежде всего показал значение идеологии как главного содержательного элемента при формировании типов. Два начала, которые он положил в основу человеческого характера, — анализ, развитие мысли и практическое творчество по воплощению идеи, — в своей совокупности представлялись ему содержанием исторической деятельности человечества.
Сопоставление и противопоставление двух типов носителей основных сторон человеческого творчества имело то значение, что создавало необходимые условия для познания и характеристики человека (каждый тип познавался в сравнении с другим); дав этим типам имя двух величайших художественно созданных характеров, Тургенев «узаконил» право писателя на внутреннее сравнение реального оригинала с метатипом — сравнение, которое нередко служило инструментом познания, а для самого Тургенева было излюбленным методом (см. такие его рассказы и повести, как «Гамлет Щигровского уезда», «Степной король Лир», «Фауст»). Тургенев дал многим литераторам отправной пункт, толчок для начала работы над оригинальной интерпретацией типов. Изучение творческого процесса писателей показывает, что самобытность индивидуального художественного стиля, виденья человеческого характера, подхода к действительности нарастает по мере работы над текстом. Так, работая над описаниями природы, Тургенев шел от пышности романтического пейзажа, экспрессивностью, красивостью и утрированностью напоминающего описания Бенедиктова, к реальности, простоте, к поэзии действительности, к лаконизму строго избирательных художественных средств. Поэтический строй творчества Бенедиктова был той стилистической культурой, которой было «заражено» поколение Тургенева, и впоследствии писатель придавал огромное значение литературно-освободительному воздействию критики Белинского, «ниспровергшего» направление Бенедиктова (Письма, III, 61—62), однако где-то в глубине его сознания семена — или плевелы — поэтического стиля русского «ультраромантизма» оставались, и сорняки их «прорастали» нередко прежде, чем побеги собственной оригинальной манеры. Приведем два наглядных примера работы Тургенева над пейзажем в повести «Ася». Движение текста от литературной традиционности (в данном случае от традиций ультраромантизма) к оригинальной простоте авторского стиля здесь явно ощутимо. Варианты даются в той последовательности, в которой их создавал писатель.
I. а.«Наконец луна встала и воцарилось ясное великолепие ночи, не уступающее светлому великолепию дня». б. «Наконец луна поднялась и заиграла по Рейну: и вместе с нею воцарилась... великолепие, не уступающее светлому празднику». Окончательный вариант: «Наконец луна встала и заиграла по Рейну; все осветилось, потемнело, изменилось, даже вино в наших граненых стаканах заблестело таинственным блеском».
II. а.«Ветер упал совсем и теплом обняло нас. Царственная торжественная ночь не уступает светлому великолепию дня». б. «Ветер упал, повеяло ночным душистым теплом, тихо задвигалось всё небо звездами». в. «Ветер упал, все небо [тихо заалелось] розовело, от земли повеяло теплом». г. «Ветер упал, небо тихо золотилось, виднелись звезды. Мы с Гагиным безмолвно смотрели за мерцавшей рекой». д. «Ветер упал, от земли повеяло теплом, небо тихо зашевелилось звездами». Окончательный вариант: «Ветер упал, точно крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли».[5]
Та же тенденция, правда не столь явственно, может быть продемонстрирована и на движении творческого воображения писателя (не только Тургенева) от осмысления традиционных, созданных до него типов и прототипов, реальных лиц, к новым и смелым творческим созданиям, оригинальным типам, открытиям в области характеров. Для Тургенева, сопоставлявшего постоянно своих героев с мировыми типами, с образами отечественной литературы (с Татьяной и Онегиным Пушкина, с Печориным Лермонтова), с реальными прототипами (особенно в планах и конспектах будущих произведений), методика внутреннего сравнения и на его основе выявление оригинальной самобытности типа имела особенное значение. Однако и у Достоевского сравнение с мировым типом нередко появлялось на ранних стадиях разработки характера героя, и на фоне этого сравнения герой или героиня постепенно проявляли черты своего индивидуального, неповторимого характера. Так, героиня, которая, по мере работы писателя над романом «Идиот» «выросла» в Настасью Филипповну, на начальных творческих стадиях постоянно именовалась Миньоной — по имени героини романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера». В окончательном тексте романа это сходство с Миньоной, имевшее место в первых черновых его редакциях, совершенно утрачено. Сходство с той же Миньоной обнаруживается и в образе Наташи Ростовой на самых ранних стадиях работы Л. Толстого над «Войной и миром». Здесь она знакомится с князем Андреем в мужском костюме, готовясь к вечернему спектаклю, и ведет себя и как застенчивый ребенок, и как девушка, ждущая и жаждущая любви. Все эти «леса» были затем убраны из романа.
Таким образом, давая свою классификацию типов и свое оригинальное толкование «основополагающих» образов, выражающих эти типы, Тургенев делал нужную для литераторов, открывающую им дополнительные творческие возможности, чрезвычайно полезную в отношении «технологии» их творческого труда работу. Многие писатели воспользовались предложенными им эталонами типов и шли в своем творчестве по пути конкретизации сверхтипов, полемического их переосмысления. Очень далеко отступая в образах своих героев от первоосновы сверхтипа, определенной Тургеневым, и тем более от отдельных частностей его толкования характеров Гамлета и Дон-Кихота, они считались с предложенной Тургеневым классификацией и соотносили живую новь современных типов с двумя полюсами «вечного» развития личности общественного человека.
Помимо этих достаточно важных, но чисто литературных аспектов своего значения, статья «Гамлет и Дон-Кихот» имела и более широкий познавательный смысл. Сам Тургенев намекал на это, проводя аналогию между «законом» о двух направлениях, двух крайних типах, к которым тяготеют человеческие характеры, и законами природы, истолкованными с известной долей антропоморфизма: «...в этом разъединении, в этом дуализме... мы должны признать коренной закон всей человеческой жизни... мы бы решились сказать, что Гамлеты суть выражение коренной центростремительной силы природы... Без этой центростремительной силы (силы эгоизма) природа существовать бы не могла, точно так же, как и без другой, центробежной силы, по закону которой все существующее существует только для другого...» (VIII, 184).
Распространяя выводы статьи на психологию людей вообще и даже на законы природы, Тургенев, как можно сейчас предположить, не совершал романтического отрыва от реальности. Выводы его статьи действительно затрагивают некоторые важные сферы природы познания, психологии и даже физиологии человека. Напрашивается, например, аналогия между представлением Тургенева о двух типах человеческой личности (действенном, движущем человечество, революционном типе — Дон-Кихоте и мыслительном, анализирующем, углубляющемся в данную систему отношений и рассуждений и выявляющем до конца ее особенности — консервативном Гамлете) и физическим законом, выраженным неравенством Гейзенберга. Согласно этому закону, невозможно одновременно получить полную информацию о положении и скорости физической системы. Физиологи находят возможным провести аналогию между «принципом неопределенности» Гейзенберга и конкурентностью двух видов информации — специфической и неспецифической, — в результате чего возникает «парадокс восприятия»: чем больше человек знает об объективной характеристике стимула, тем менее точной является его субъективная оценка этого стимула. Утверждая это положение физиологии, доктор медицинских наук А. Иваницкий и кандидат медицинских наук Н. Шубина ставят вопрос о том, что, «может быть, эта “константа восприятия” различна у разных людей, а ее значение входит как один из существенных признаков в общую “формулу личности?”».[6]
А. Иваницкий и Н. Шубина напоминают, что специфическая (объективная, полная, основанная на аналитических данных) информация и неспецифическая (воспринятая эмоционально, непосредственно и субъективно) проходят в мозгу различными путями, хотя оба потока возбуждения сливаются в коре головного мозга. Далее ученые утверждают:
«Преобладание одного вида информации может быть не только временным, но и постоянным. В этом случае оно определяет отличительные особенности человеческого характера.
Человек с преобладанием специфической информации характеризуется точным, “холодным” восприятием действительности. Он отчетливо видит все признаки воспринимаемого объекта, как главные, так и второстепенные... Его мышление отличается строгостью и носит преимущественно логический характер... Такие люди... склонны к систематизации, классификации, тонким дифференцировкам. Действия людей этого типа строятся в основном на рациональной основе... Однако они относятся к “людям мысли, а не действия”. Отчетливая многоплановость воспринимаемой ими ситуации затрудняет ее оценку. Отсюда могут возникнуть колебания, которые иногда приводят к воздержанию от действия...
Совершенно иными особенностями будет характеризоваться человек, у которого преобладает неспецифическая информация... Мышление у них образное, эмоциональное... Эмоциональность восприятия облегчает для них принятие решений: ведь смысл происходящего для них кажется достаточно ясным. Это люди не размышления, а действия... Люди подобного склада способны быстро оценить непредвиденную случайность, заметить и использовать новый поворот событий. Все эти положительные качества в значительной мере позволяют им компенсировать недостатки восприятия и мышления, вытекающие из его недостаточной объективности и односторонности... Оба образа, конечно, схематизированы. Черты, связанные с преобладанием одной из систем проекций, у них заострены. У большинства же людей можно говорить лишь об относительном преобладании того или иного типа восприятия, не исключающего использования противоположного типа в тех ситуациях, когда этого требует реальная обстановка».[7]
Авторы предлагают графики, характеризующие восприятие раздражителей людьми двух разных типов. Нетрудно заметить поразительное совпадение двух основных психологических типов, которые устанавливают ученые-физиологи, с характерами Гамлета и Дон-Кихота в интерпретации Тургенева, совпадение, доходящее до сходства деталей и частностей. А. Иваницкий и Н. Шубина делают выводы на основании многочисленных опытов и тщательных исследований.
Статья, которую мы цитируем, популяризирует результаты этих исследований. Ученые не ссылаются на «Гамлета и Дон-Кихота» Тургенева. Это произведение явно не находилось в поле их зрения. Тем поразительнее и убедительнее эти совпадения, тем более стоит над ними задуматься. Некоторые положения своей работы А. Иваницкий и Н. Шубина поясняют литературными примерами. Любопытно, что в качестве примера неспецифического восприятия информации они приводят изображенную в «Войне и мире» реакцию Пьера Безухова на рассказ Наташи о смерти князя Андрея.
[1] См.: Н. И. Мордовченко. Добролюбов в борьбе с либерально-дворянской литературой. — Известия АН СССР, Отделение общественных наук, 1936, №°1—2, стр. 251—252.
[2] См.: А. Л. Григорьев. Дон-Кихот в русской литературно-публицистической традиции. В кн.: Сервантес. Статьи и материалы. Л., 1948, стр. 13—31; З. И. Плавскин. Сервантес в России. В кн: Мигель де Сервантес. Библиография русских переводов и критической литературы на русском языке. М., 1959, стр. 15—21.
[3] Отечественные записки, 1860, № 5, отд. III, стр. 9, 14.
[4] Обозначая термином «сверхтип» тип, получивший в своем историческом бытовании особенно расширительное значение, обогатившийся множественными творческими интерпретациями и ставший обобщением чрезвычайно широкого круга социальных и психологических явлений, типом типов, мы понимаем условность этого термина. Он образован по аналогии с некоторыми популярными естественнонаучными терминами (ср., например, «сверхзвезда») и кажется нам удобным в силу своей наглядности.
[5] См.: Тургеневский сборник. Т. IV. Л., 1968, стр. 17.
[6] А. Иваницкий и Н. Шубина. Физиологическая двухмерность информации: механизмы и следствия. — Наука и жизнь, 1970, № 1, стр. 103. — Эти идеи в более тесной связи со специальными медицинскими вопросами рассматриваются в следующих работах: А. М. Иваницкий. 1) Нейрофизиологический анализ врожденных поражений мозга. М., 1966, стр. 151—152, 155; 2) Вызванные ответы и анализ раздражений в коре головного мозга человека. — Журнал высшей нервной деятельности им. И. П. Павлова, 1969, т. XIX, вып. 6, стр. 1020-1021.
[7] Там же, стр. 101; курсив наш. — Л. Л.